понедельник, 28 марта 2016
Ачивка такая ачивка)люблю эту команду
четверг, 09 октября 2014
Мои исполнения на Однострочниках Осеннего излома:
Вальдес/Кальдмеер. Вальдес - психиатр, Олаф - морально травмированный адмирал.Первое
Вальдмеер, онлайн-игры. Олаф - эльф 80-го уровня.
Пиратское АУ. Йо-хо-хо и бутылка Чёрной крови.
Вальдес - киллер, Олаф - милый обыватель, случайно попавший под раздачу.
Мафия-АУ, Дик - юный полицейский, внедряющийся в банду Алвы под прикрытием.
Мои исполнения на Созвездиях Этерны:
Ротгер Вальдес/Олаф Кальдмеер. "Не думай о секундах свысока...".
Эсператия - только прекрытие, на самом деле привезенные в Хэксберг дриксы под руководством Кальдмеера готовят диверсию и побег. Один Руперт не в курсе.
Вальдмеер, фашистская модерн-ау, дарк!Кальдмеер. Вальдес - шпион Талига. Первый текст
Вальдмеер. Дарк-Вальдес который по-настоящему ничуточки не дарк, просто часто идет на поводу у своих эмоций, но позже об этом жалеет.
Вальдмеер. В плену, под влиянием хексбергских ведьм у Олафа начинают проявляться какие-либо сверхъестественные способности.
Вальдмеер. Современное AU. Случайное знакомство вопреки всякой логике.
Вальдес/Кальдмеер. Вальдес - психиатр, Олаф - морально травмированный адмирал.Первое
Вальдмеер, онлайн-игры. Олаф - эльф 80-го уровня.
Пиратское АУ. Йо-хо-хо и бутылка Чёрной крови.
Вальдес - киллер, Олаф - милый обыватель, случайно попавший под раздачу.
Мафия-АУ, Дик - юный полицейский, внедряющийся в банду Алвы под прикрытием.
Мои исполнения на Созвездиях Этерны:
Ротгер Вальдес/Олаф Кальдмеер. "Не думай о секундах свысока...".
Эсператия - только прекрытие, на самом деле привезенные в Хэксберг дриксы под руководством Кальдмеера готовят диверсию и побег. Один Руперт не в курсе.
Вальдмеер, фашистская модерн-ау, дарк!Кальдмеер. Вальдес - шпион Талига. Первый текст
Вальдмеер. Дарк-Вальдес который по-настоящему ничуточки не дарк, просто часто идет на поводу у своих эмоций, но позже об этом жалеет.
Вальдмеер. В плену, под влиянием хексбергских ведьм у Олафа начинают проявляться какие-либо сверхъестественные способности.
Вальдмеер. Современное AU. Случайное знакомство вопреки всякой логике.
воскресенье, 30 июня 2013
Джеми:
Всё наизнанку.
Город-отраженье.
С той стороны стекла
Твоя ладонь.
Из нас
Кто настоящий
(Подозренье,
Что я),
Чья фантомна
Боль,
Кто у кого
В мозгу
Из подсознанья
Лопатою дорогу прокопал,-
Не я спросил
И я ответ не знаю.
Включаю свет -
И пальцев след пропал.
Ники:
сломала ногти
о дубовый гроб
о землю
ледяную
вылезая
я за тобою
возвращаюсь
чтоб
ты не был
одиноким
умирая
на самом деле
я хочу
взглянуть
в твои зрачки
когда они
угаснут
как будто
бог
устав
нажал на пульт
и отменил
по этому каналу
счастье
Джеми:
Будь живее всех живых
(Тебе нетрудно,
Мне приятно).
И пусть я
Безнадежный псих,
Я не зову тебя
Обратно,
Туда, где
Съежилась земля
В попытке хоть чуть-чуть
Согреться,
Живи
(Пускай и без меня)
Без остановок
Сердца.
Ники:
мне было лень
стихи писать
и я ответила
цитатой
заимствую
твои слова
и спать
(ни сном
ни словом
не богата)
заверила
моя печать
на снах
и на
стихотвореньях
твоих
не вздумай
открывать
ведь разбегутся
как олени
и мы
бессонные
умрем
с друг другом
не попрощавшись
спокойной
ночи
бодрым днем
исполним
наши
обещанья
Всё наизнанку.
Город-отраженье.
С той стороны стекла
Твоя ладонь.
Из нас
Кто настоящий
(Подозренье,
Что я),
Чья фантомна
Боль,
Кто у кого
В мозгу
Из подсознанья
Лопатою дорогу прокопал,-
Не я спросил
И я ответ не знаю.
Включаю свет -
И пальцев след пропал.
Ники:
сломала ногти
о дубовый гроб
о землю
ледяную
вылезая
я за тобою
возвращаюсь
чтоб
ты не был
одиноким
умирая
на самом деле
я хочу
взглянуть
в твои зрачки
когда они
угаснут
как будто
бог
устав
нажал на пульт
и отменил
по этому каналу
счастье
Джеми:
Будь живее всех живых
(Тебе нетрудно,
Мне приятно).
И пусть я
Безнадежный псих,
Я не зову тебя
Обратно,
Туда, где
Съежилась земля
В попытке хоть чуть-чуть
Согреться,
Живи
(Пускай и без меня)
Без остановок
Сердца.
Ники:
мне было лень
стихи писать
и я ответила
цитатой
заимствую
твои слова
и спать
(ни сном
ни словом
не богата)
заверила
моя печать
на снах
и на
стихотвореньях
твоих
не вздумай
открывать
ведь разбегутся
как олени
и мы
бессонные
умрем
с друг другом
не попрощавшись
спокойной
ночи
бодрым днем
исполним
наши
обещанья
Джеми:
Кто там
желающий
влюбиться?
Эквилибрист-
самоубийца,
Сорвешься
с проволоки
оземь
И примешь смерть
в неловкой позе...
А ты, надеясь
На фанфары,
Бежишь
в гормоновом угаре
Где на картоне
декорация
А в главной роли-ты,
паяц.
Ники:
я не из тех
кто на любовь
подсел
укол -
и жизнь
уже
наладилась
но ты
наверно
сердце с перцем
съел
моё
и я в твой мозг
как в золото
оправилась
Джеми:
Не лопни раньше времени\
Тебя
Я дожидался
Слишком долго.
И если ненависть
любя
Возможна -
Я завою волком.
Как на цитаты,
на куски
Я разорву
Что от тебя осталось,
Нет
более убийственной
любви,
Моя на радостях
Уже давно
скончалась))))
Ники:
ну ладно
я - урод
но кто-то
тебе не сможет
отказать
и вся
сердечная работа
не сможет вас
плотней связать
чем
здесь
мое
благословенье
пусть
будешь
ты счастливей всех
мое
случайное
творенье
мой
самый
обладенный грех)
Кто там
желающий
влюбиться?
Эквилибрист-
самоубийца,
Сорвешься
с проволоки
оземь
И примешь смерть
в неловкой позе...
А ты, надеясь
На фанфары,
Бежишь
в гормоновом угаре
Где на картоне
декорация
А в главной роли-ты,
паяц.
Ники:
я не из тех
кто на любовь
подсел
укол -
и жизнь
уже
наладилась
но ты
наверно
сердце с перцем
съел
моё
и я в твой мозг
как в золото
оправилась
Джеми:
Не лопни раньше времени\
Тебя
Я дожидался
Слишком долго.
И если ненависть
любя
Возможна -
Я завою волком.
Как на цитаты,
на куски
Я разорву
Что от тебя осталось,
Нет
более убийственной
любви,
Моя на радостях
Уже давно
скончалась))))
Ники:
ну ладно
я - урод
но кто-то
тебе не сможет
отказать
и вся
сердечная работа
не сможет вас
плотней связать
чем
здесь
мое
благословенье
пусть
будешь
ты счастливей всех
мое
случайное
творенье
мой
самый
обладенный грех)
Jamie
Нет слов и формул математических,
А только кровь
навсегда отравлена.
И путь мой вовсе не трудно вычислить,
Когда на тебя моя жизнь направлена.
Уходишь - я в спячку, в анабиоз,
не думай, не будет слез.
Вернешься- а я был уверен, что
У нас есть еще потом.
Niki
спасибо за постоянство
мне нужен надежный стержень
ты сколько угодно странствуй
но будь навсегда мне верен
пусть не говорю нет/да
с тобою мы навсегда
Jamie
Ты невозможна,
Иллюзорна,
Мечта, фантазия,
Кошмар,
И если я бегу
Позорно,
Не потому,
ЧТо я попал,
А потому что
Разве кто-то
Захочет
В пропасть головой,
Я прыгнул,
Дна не видно что-то,
там в темноте
Есть кто живой?
И если нет,
Какая жалость,
Что буду я
И никого,
И не просил,
Какая малость,
Лишь отраженья твоего.
Niki
быть иллюзией
невозбранно
хоть и радости
никакой
наказать тебя
негуманно
неэтично
и быть с тобой
так что можно
я буду между
промежутком
пролетом
про
то
что кто-то
зовет надеждой
я же называю сном
Нет слов и формул математических,
А только кровь
навсегда отравлена.
И путь мой вовсе не трудно вычислить,
Когда на тебя моя жизнь направлена.
Уходишь - я в спячку, в анабиоз,
не думай, не будет слез.
Вернешься- а я был уверен, что
У нас есть еще потом.
Niki
спасибо за постоянство
мне нужен надежный стержень
ты сколько угодно странствуй
но будь навсегда мне верен
пусть не говорю нет/да
с тобою мы навсегда
Jamie
Ты невозможна,
Иллюзорна,
Мечта, фантазия,
Кошмар,
И если я бегу
Позорно,
Не потому,
ЧТо я попал,
А потому что
Разве кто-то
Захочет
В пропасть головой,
Я прыгнул,
Дна не видно что-то,
там в темноте
Есть кто живой?
И если нет,
Какая жалость,
Что буду я
И никого,
И не просил,
Какая малость,
Лишь отраженья твоего.
Niki
быть иллюзией
невозбранно
хоть и радости
никакой
наказать тебя
негуманно
неэтично
и быть с тобой
так что можно
я буду между
промежутком
пролетом
про
то
что кто-то
зовет надеждой
я же называю сном
суббота, 20 апреля 2013
Fremd ist, was deine Lippen sagen...
Чужие с губ твоих слова,
Чужие волосы и платье,
Чужой вопрос в твоих глазах,
И даже прежних дней волна,
Тихонько набежав со дна,
Не снимет чуждости заклятье.
Ты как надгробная доска
Над алтарем пообветшалым:
все те же руки в небеса,
венок увядший в волосах,
все та же вера в чудеса,
когда чудес уже не стало.
Райнер Мария Рильке
Перевод by Ники Ники
Чужие с губ твоих слова,
Чужие волосы и платье,
Чужой вопрос в твоих глазах,
И даже прежних дней волна,
Тихонько набежав со дна,
Не снимет чуждости заклятье.
Ты как надгробная доска
Над алтарем пообветшалым:
все те же руки в небеса,
венок увядший в волосах,
все та же вера в чудеса,
когда чудес уже не стало.
Райнер Мария Рильке
Перевод by Ники Ники
Рильке, в первую очередь
На башне ждал письма, не почтальона, а саму возможность.
Быть поэтом, быть больным, быть в депрессии.
Как много крючков цепляется на эту жирную приманку - жизнь.
Райнер смотрит, как ветер сминает огни и деревья, а они снова и снова возращаются к исходной форме.
Мария отсутствует.
Рильке существует только на скучных бумагах.
Мир изначально нейтрален (помнить об этом, ждать письма).
+++
В круглой машинке по белой дороге, подрагивал дабстеп,
а деревья (кипарисы здесь, хотя хотелось бы тополя) как на идеальной иллюстрации термина "перспектива". Райнеру казалось, что ему тоже предстоит сузиться в какой-то невидимой точке, глаза сольются в один через переносицу, пальцы в пальцы соединятся руки и ноги, мозг в кашицу сомнется...В перспективе - смерть.
До почты не доехал.
+++
Или не ждать?
Одинокий человек невинен, только там, где есть двое, стоящие друг против друга, появляются добро и зло. Запереться в замке, на горе, сурком в нору, и ждать.
Не забыть: она спросила: "Кто?" (как? равнодушно)
+++
Прочитал статью Хайдеггера "Чем хороши поэты во времена опастностей".
Пока врачи путаются с диагнозом Рильке, а Мария отсутствует, Райнер решает выпить.
Все множества его личностей будут завтра страдать, все, даже те,от которых он избавился собственноручно.
Поэт - повышенная область риска, одна неверная метафора - и разрыв аорты.
Смолчишь, слова ожогом по трахее, кислотой в желудок и обратно к нёбу, - и не хочешь,а стошнит.
+++
С тех пор, как любовь признали заболеванием (на манер воспаления легких) стало невозможно, совершенно невыносимо ждать белых конвертов с птичьими лапками адресов, синих чернильных строк, в них словно поселился привкус рецептов, больничная стерильность.
Может, и Мария не зря отсутствует.
Может, смерть уже разъяла все молекулы и морфемы на атомы и буквы.
И осталось лишь бестолково мычать, ручка в пляшущих пальцах, рассредоточенный мозг, неточные рифмы.
Когда умирает любовь, первым начинает гнить язык.
+++
Рильке? Сидит себе в замке, строчит элегии.
Если бы так.
Райнер взывает, Мария приди.
Больной разочарованный Рильке поднимается в гору.
Туда, где кипарисы вместо тополей, где ветер сминает огни, куда не доходят даже воображаемые письма.
Туда, где Эвридика не смогла вспомнить кто.
На башне ждал письма, не почтальона, а саму возможность.
Быть поэтом, быть больным, быть в депрессии.
Как много крючков цепляется на эту жирную приманку - жизнь.
Райнер смотрит, как ветер сминает огни и деревья, а они снова и снова возращаются к исходной форме.
Мария отсутствует.
Рильке существует только на скучных бумагах.
Мир изначально нейтрален (помнить об этом, ждать письма).
+++
В круглой машинке по белой дороге, подрагивал дабстеп,
а деревья (кипарисы здесь, хотя хотелось бы тополя) как на идеальной иллюстрации термина "перспектива". Райнеру казалось, что ему тоже предстоит сузиться в какой-то невидимой точке, глаза сольются в один через переносицу, пальцы в пальцы соединятся руки и ноги, мозг в кашицу сомнется...В перспективе - смерть.
До почты не доехал.
+++
Или не ждать?
Одинокий человек невинен, только там, где есть двое, стоящие друг против друга, появляются добро и зло. Запереться в замке, на горе, сурком в нору, и ждать.
Не забыть: она спросила: "Кто?" (как? равнодушно)
+++
Прочитал статью Хайдеггера "Чем хороши поэты во времена опастностей".
Пока врачи путаются с диагнозом Рильке, а Мария отсутствует, Райнер решает выпить.
Все множества его личностей будут завтра страдать, все, даже те,от которых он избавился собственноручно.
Поэт - повышенная область риска, одна неверная метафора - и разрыв аорты.
Смолчишь, слова ожогом по трахее, кислотой в желудок и обратно к нёбу, - и не хочешь,а стошнит.
+++
С тех пор, как любовь признали заболеванием (на манер воспаления легких) стало невозможно, совершенно невыносимо ждать белых конвертов с птичьими лапками адресов, синих чернильных строк, в них словно поселился привкус рецептов, больничная стерильность.
Может, и Мария не зря отсутствует.
Может, смерть уже разъяла все молекулы и морфемы на атомы и буквы.
И осталось лишь бестолково мычать, ручка в пляшущих пальцах, рассредоточенный мозг, неточные рифмы.
Когда умирает любовь, первым начинает гнить язык.
+++
Рильке? Сидит себе в замке, строчит элегии.
Если бы так.
Райнер взывает, Мария приди.
Больной разочарованный Рильке поднимается в гору.
Туда, где кипарисы вместо тополей, где ветер сминает огни, куда не доходят даже воображаемые письма.
Туда, где Эвридика не смогла вспомнить кто.
Восьмая элегия
Посвящется Рудольфу Кесснеру
Глазами всеми смотрит существо
наружу. А у нас глаза
наоброт устроены - ловушкой
на выходе свободном. Что там вне
мы узнаем по морды выраженью
зверей; ведь мы уже детей
запутываем шиворот навыверт,
чтоб наизнанку образ виден был,
а не открыто, как у зверя. Смерть
им не владеет, это лишь у нас
она затмила взор, свободны звери,
смерть позади, Бог - впереди, идут
лишь в вечность, как струей фонтаны.
У нас ни дня, где бы цветы цвели
навечно в чистоте пространства,
всегда лишь - мир, и никогда - Ничто
чистейшее, невиданное, вдохом
лишь познаваемое. Словно дети мы
так застываем и в познаньи тонем.
Или умрешь - и тут как тут оно.
При смерти смерть уже не разглядишь,
а смотришь вон, уподобляясь зверю.
Влюбленные, коль сами не застлали б
самим себе же вид, близки к тому,
чтоб видеть, но не верят зренью.
Но дальше не идет из них никто,
все в мир вернутся. Мы к творенью
обращены всегда, как к зеркалу свободы,
для нас оно темно.Или если зверь
на нас посмотрит, мимо проходя,
безмолвный. Назовем судьбой:
напротив быть и век без вариантов.
Когда б сознанье наше воплотилось
в животном, следующем прочь,
не в направленьи нашем,- увлекло бы оно
нас за собой. Но собственное "быть"
ему равно "глядеть перед собою",
не оборачиваясь вечно на себя,
так бесконечно, чисто, там где мы
зрим будущее, он увидит Все,
себя во всем,и будет исцелен.
Но даже в чутком теплом звере
забота тяжка сокрыта. И его
переполняет иногда, как нас,
воспоминание, которое уж было,
и мы стремимся ближе к этой цели,
столь сладостной и верной. Вот разрыв
и вот дыханье. После мест родных
чужие ветренны и неуютны. Лоно - все.
У куликов на собственном болоте,
непокидаемом от века,счастье есть.
Внутри подпрыгивая, свадьбе
Комар порадуется. Птицы не вполне
уверены в себе, спорикоснувшись
с рождения и с тем, и с этим, как
душа этруска, уже в пространстве,
но еще в гробу. Не опереться
тем, кто полетит из лона. Сами
себя пугают, трещиной по чашке,
пронзают воздух собственным крылом.
Так мышь летучая пронзает гладь заката.
Мы наблюдатели, всегда, везде, во всем,
Не вырваться во вне и не вовлечься.
Переполняет нас порядок, разрушая
не только все вокруг, но нас самих.
Кто нас поставил в это положенье:
тех, кто уходит. Напоследок взгляд
на всю долину мы с холма бросаем,
еще раз обернемся и замрем.
Так мы живем, со всем навек прощаясь.
Райнер Мария Рильке
перевод By Ники Ники
Посвящется Рудольфу Кесснеру
Глазами всеми смотрит существо
наружу. А у нас глаза
наоброт устроены - ловушкой
на выходе свободном. Что там вне
мы узнаем по морды выраженью
зверей; ведь мы уже детей
запутываем шиворот навыверт,
чтоб наизнанку образ виден был,
а не открыто, как у зверя. Смерть
им не владеет, это лишь у нас
она затмила взор, свободны звери,
смерть позади, Бог - впереди, идут
лишь в вечность, как струей фонтаны.
У нас ни дня, где бы цветы цвели
навечно в чистоте пространства,
всегда лишь - мир, и никогда - Ничто
чистейшее, невиданное, вдохом
лишь познаваемое. Словно дети мы
так застываем и в познаньи тонем.
Или умрешь - и тут как тут оно.
При смерти смерть уже не разглядишь,
а смотришь вон, уподобляясь зверю.
Влюбленные, коль сами не застлали б
самим себе же вид, близки к тому,
чтоб видеть, но не верят зренью.
Но дальше не идет из них никто,
все в мир вернутся. Мы к творенью
обращены всегда, как к зеркалу свободы,
для нас оно темно.Или если зверь
на нас посмотрит, мимо проходя,
безмолвный. Назовем судьбой:
напротив быть и век без вариантов.
Когда б сознанье наше воплотилось
в животном, следующем прочь,
не в направленьи нашем,- увлекло бы оно
нас за собой. Но собственное "быть"
ему равно "глядеть перед собою",
не оборачиваясь вечно на себя,
так бесконечно, чисто, там где мы
зрим будущее, он увидит Все,
себя во всем,и будет исцелен.
Но даже в чутком теплом звере
забота тяжка сокрыта. И его
переполняет иногда, как нас,
воспоминание, которое уж было,
и мы стремимся ближе к этой цели,
столь сладостной и верной. Вот разрыв
и вот дыханье. После мест родных
чужие ветренны и неуютны. Лоно - все.
У куликов на собственном болоте,
непокидаемом от века,счастье есть.
Внутри подпрыгивая, свадьбе
Комар порадуется. Птицы не вполне
уверены в себе, спорикоснувшись
с рождения и с тем, и с этим, как
душа этруска, уже в пространстве,
но еще в гробу. Не опереться
тем, кто полетит из лона. Сами
себя пугают, трещиной по чашке,
пронзают воздух собственным крылом.
Так мышь летучая пронзает гладь заката.
Мы наблюдатели, всегда, везде, во всем,
Не вырваться во вне и не вовлечься.
Переполняет нас порядок, разрушая
не только все вокруг, но нас самих.
Кто нас поставил в это положенье:
тех, кто уходит. Напоследок взгляд
на всю долину мы с холма бросаем,
еще раз обернемся и замрем.
Так мы живем, со всем навек прощаясь.
Райнер Мария Рильке
перевод By Ники Ники
пятница, 29 октября 2010
- Скрипку терпите? Я иногда играю. Соседям лучше знать худшие стороны друг друга, - голос Шерлока Холмса был словно выверен по миллиметровке. Он идеально отражался от стерильных больничных стен.
- Что ж, если это самое плохое, - растерянно протянул Ватсон. От этого странного долговязого человека у него кружилась голова.
- Иногда я неделями не разговариваю и бываю довольно зануден, - добавил тот. И потом, слегка наклонив голову и скривив рот в подобие улыбки, - и я абсолютно равнодушен к сексу.
Пока доктор иллюстрировал собой выражение «пачка на пол», его новый знакомый подмигнул и скрылся за дверью, повторив напоследок свое имя и адрес квартиры.
- Что это было? - наконец произнес Джон.
- Да, он такой, - ухмыльнулся Стэмфорд.
Джон был человек военный, поэтому всю лишнюю информацию отметал, как несущественную. Квартира доктору понравилась, хозяйка оказалась любезной дамой и добродушно снабжала чаем с печеньками, что было приятным разнообразием после казармы и больничной палаты. Рента была ниже средней по Лондону, так что Ватсон решил не выпендриваться и закрыть глаза на сумасбродства новоявленного соседа. В конце концов, у него есть своя спальня, чтобы уединиться, есть свой блог, чтобы выплеснуть раздражение.
А последнего накопилось немало.
Начать с того, что Шерлок Холмс был принципиально неопрятен, причем при любых попытках воззвать к его совести и чистоплотности он презрительно кривился и объяснял свою позицию десятисложными словами, полвина которых, по мнению Джона, была точно не из английского словаря. При этом стоило ему сменить домашний халат на пурпурную рубашку и пиджак, и никто бы не подумал, что этот образец стиля настоящая свинья, угваздавшая кухонный стол следами своих рискованных экспериментов, а гостиную – пулевыми отверстиями во время своих так называемых приступов скуки. И он хранил в холодильнике голову – голову, черт возьми! Джон начал подумывать о покупке мини-холодильника в свою комнату, тем более, его соседу еда все равно не нужна.
Шерлок был невероятен и невыносим. Он ставил в тупик, одно его существование заставляло осознать собственную ничтожность, чего Джон не испытывал, пожалуй, с третьего класса, когда его не взяли в школьную команду по регби. Из-за роста, сказали они. Стоило окончить школу, университет, стать врачом, пройти Афганистан, чтобы снова ощутить себя недостойным лилипутом.
Наверное, его психотерапевт позабавился бы, узнав, что его посттравматический синдром сменился комплексом собственной неполноценности. Еще неизвестно, что хуже. Раньше ему не хотелось жить, потому что его не устраивал мир вокруг, а теперь – потому что он не устраивал сам себя.
Джон не понимал, зачем Шерлок таскает его с собой, разве что ему абсолютно претил любой контакт с особями вроде Андерсона и Донован, но ничего выдающегося он, Ватсон, так и не смог произнести, разве что: «Здесь мертвая женщина!», на что Шерлок среагировал с обоснованным сарказмом: «Глубина анализа несомненная. Что-нибудь еще, доктор?»
Это было похоже на плохо замаскированное унижение.
Разговор с теми, кто пытался нассать в его ботинки, у Ватсона был короткий. Хук правой в печень был исключительно эффективен (доктор не зря изучал анатомию). Бить Шерлока рука не поднималась. Джон с горечью думал, что окажись этот всезнающий умник посреди его родной казармы, не прошло бы и часу, как его бы уже макали башкой в унитаз. Доктор не был приверженцем этой методы, но наказать зарвавшегося засранца стоило бы.
Идею подсыпать слабительное в его чай доктор отверг как неоригинальную.
Душа требовала чего-то более масштабного.
Пока мозг трепыхался в попытках изобрести каверзу похитрее, Джон тоскливо разглядывал бледный профиль согнувшегося в три погибели над ноутбуком сыщика. Проклятый умник был к тому же еще и на редкость красив. Ватсон, обладатель курносого носа, неаппетитных морщин по всему лбу и узкой полоски вместо рта, разглядывал соседа с возрастающей неприязнью. Тощий, но теперь это модно. Скелет едва обтянут кожей, Джон содрогнулся от чего-то, слишком похожего на материнский инстинкт. Захотелось немедленно его накормить. Хотя последний выход в ресторан был не слишком удачным…
Ватсон поморщился, вспоминая.
-Так у тебя есть девушка?
- Нет, не моя сфера.
-Тогда парень? Что, кстати, нормально.
-Знаю. Нет.
-Так ты одинок. Как и я.
-Слушай, - сочувственно протянул Шерлок, - мне лестно твое внимание, но я женат на своей работе и…
Это было в разы хуже, чем стоять над мертвым телом не в силах вымолвить ни слова.
Одно предположение, что Шерлок мог притягивать его, пробивало огромную брешь в его самооценке. Он не желал быть инструментом, подопытным, обслугой, подносящей еду и убирающей мусор. Он был так зол на Шерлока, что почти жалел, что не взял деньги его брата. Мог бы прокутить. Да уж. Чертова принципиальность.
Шерлок исчезал без предупреждения посреди очередного запутанного дела. Джон сам не знал, что заставило его тогда включить поиск телефона, когда его сосед сбежал «подышать свежим воздухом». Почему он последовал за сигналом, что подтолкнуло его, может, интуиция военного, но он прибыл в то самое место в то самое время. И вид Шерлока, готового проглотить неизвестно что ради глупых амбиций, - как он, ординарный и неприметный, смог разгадать ловушку и вовремя сделать выстрел?
Он убил, рука даже не дрогнула, посылая пулю сквозь два оконных стекла прямо в чужое тело.
Он был спокоен, когда Шерлок с оранжевым одеялом на плечах подошел к нему.
- Ты избавился от оружия, Джон? – о, конечно, он обо всем догадался.
НО Джон никогда не дергался, когда знал, что делает и ради чего он это делает.
Он должен был сохранить жизнь этого человека.
Возможно, это было признанием его превосходства.
Но Джону не было обидно, ничуть.
Незаметно для них обоих Шерлок перешел от обозначения Ватсона « ЭТО со мной» к «это мой друг». Однажды Джон исправил его, назвавшись коллегой. Взгляд Шерлока был недоуменным и почти обиженным, если бы доктор был уверен, что такое вообще возможно.
Хотя грани возможного казались теперь невероятно размытыми.
Быть другом стало наградой, равной которой Джон не получал и на войне.
Он не считал себя приоритетным объектом привязанности, поэтому, когда его коллега по больнице Сара согласилась на свидание, он не счел нужным испытывать судьбу. Джон Ватсон, король компромиссов.
Но тут вмешался невозможный Шерлок. Он и его определение свиданий. «Два, человека, которые нравятся друг другу, хотят провести время вместе…»
У него чуть не остановилось сердце, как оно ни разу не дернулось при мысли о Саре, он думал только о том, что Шерлок хочет пойти на свидание с ним. И ожидание, и стыд, и ликующая радость, когда Холмс появился в том цирке. Джон был слишком счастлив, чтобы ненавидеть себя. Как будто это что-то доказывало, что-то, кроме увлеченности Шерлока новым делом.
Джон снова и снова оставался на кушетке у Сары, оттягивая неизбежное, сам не зная почему.
А потом он рассердился на Шерлока, тот палил по стенам и хаял его блог. Джон знал, ему просто скучно, но обида перевесила и он ушел. А утром узнал про взрыв.
Теперь он совершенно точно знал, как это, когда сердце остановилось.
Все обиды, причиненные Шерлоком, воображаемые и нет, исчезли в тот момент, когда он увидел продырявленные стены Бейкер-стрит.
И как он готов был кинуться на шею этому задаваке, который пиликал на скрипке, словно ничего не произошло. Если бы не Майкрофт…
А потом Джона поймали.
Двое затащили в кэб, обмотали взрывчаткой, сунули в руку пейджер и отвезли в то место, где он никак не рассчитывал оказаться.
- Не ожидал, - пришлось сказать Джону и это было больнее, чем если бы его взорвали прямо на месте, - увидеть этот полный боли взгляд, эту нерешительность, эту ранимость.
Только не он, решил Джон, вглядываясь в серебряные глаза. Одним злодеем и одним скучным воякой меньше, подумаешь потеря. Мельком подумал о сестре, но решение было уже принято.
И только когда Шерлок не двинулся с места, не воспользовавшись его самоотречением, когда кинулся срывать с него взрывчатку, когда услышал нервное: «То, что ты сделал, было…хорошо.», только тогда Джон позволил себе подумать. Наплевать, что он равнодушен к сексу. Он – единственный человек, КОТОРОГО Я ЛЮБЛЮ. И он будет со мной.
У военных всегда есть план, не так ли?
- Что ж, если это самое плохое, - растерянно протянул Ватсон. От этого странного долговязого человека у него кружилась голова.
- Иногда я неделями не разговариваю и бываю довольно зануден, - добавил тот. И потом, слегка наклонив голову и скривив рот в подобие улыбки, - и я абсолютно равнодушен к сексу.
Пока доктор иллюстрировал собой выражение «пачка на пол», его новый знакомый подмигнул и скрылся за дверью, повторив напоследок свое имя и адрес квартиры.
- Что это было? - наконец произнес Джон.
- Да, он такой, - ухмыльнулся Стэмфорд.
Джон был человек военный, поэтому всю лишнюю информацию отметал, как несущественную. Квартира доктору понравилась, хозяйка оказалась любезной дамой и добродушно снабжала чаем с печеньками, что было приятным разнообразием после казармы и больничной палаты. Рента была ниже средней по Лондону, так что Ватсон решил не выпендриваться и закрыть глаза на сумасбродства новоявленного соседа. В конце концов, у него есть своя спальня, чтобы уединиться, есть свой блог, чтобы выплеснуть раздражение.
А последнего накопилось немало.
Начать с того, что Шерлок Холмс был принципиально неопрятен, причем при любых попытках воззвать к его совести и чистоплотности он презрительно кривился и объяснял свою позицию десятисложными словами, полвина которых, по мнению Джона, была точно не из английского словаря. При этом стоило ему сменить домашний халат на пурпурную рубашку и пиджак, и никто бы не подумал, что этот образец стиля настоящая свинья, угваздавшая кухонный стол следами своих рискованных экспериментов, а гостиную – пулевыми отверстиями во время своих так называемых приступов скуки. И он хранил в холодильнике голову – голову, черт возьми! Джон начал подумывать о покупке мини-холодильника в свою комнату, тем более, его соседу еда все равно не нужна.
Шерлок был невероятен и невыносим. Он ставил в тупик, одно его существование заставляло осознать собственную ничтожность, чего Джон не испытывал, пожалуй, с третьего класса, когда его не взяли в школьную команду по регби. Из-за роста, сказали они. Стоило окончить школу, университет, стать врачом, пройти Афганистан, чтобы снова ощутить себя недостойным лилипутом.
Наверное, его психотерапевт позабавился бы, узнав, что его посттравматический синдром сменился комплексом собственной неполноценности. Еще неизвестно, что хуже. Раньше ему не хотелось жить, потому что его не устраивал мир вокруг, а теперь – потому что он не устраивал сам себя.
Джон не понимал, зачем Шерлок таскает его с собой, разве что ему абсолютно претил любой контакт с особями вроде Андерсона и Донован, но ничего выдающегося он, Ватсон, так и не смог произнести, разве что: «Здесь мертвая женщина!», на что Шерлок среагировал с обоснованным сарказмом: «Глубина анализа несомненная. Что-нибудь еще, доктор?»
Это было похоже на плохо замаскированное унижение.
Разговор с теми, кто пытался нассать в его ботинки, у Ватсона был короткий. Хук правой в печень был исключительно эффективен (доктор не зря изучал анатомию). Бить Шерлока рука не поднималась. Джон с горечью думал, что окажись этот всезнающий умник посреди его родной казармы, не прошло бы и часу, как его бы уже макали башкой в унитаз. Доктор не был приверженцем этой методы, но наказать зарвавшегося засранца стоило бы.
Идею подсыпать слабительное в его чай доктор отверг как неоригинальную.
Душа требовала чего-то более масштабного.
Пока мозг трепыхался в попытках изобрести каверзу похитрее, Джон тоскливо разглядывал бледный профиль согнувшегося в три погибели над ноутбуком сыщика. Проклятый умник был к тому же еще и на редкость красив. Ватсон, обладатель курносого носа, неаппетитных морщин по всему лбу и узкой полоски вместо рта, разглядывал соседа с возрастающей неприязнью. Тощий, но теперь это модно. Скелет едва обтянут кожей, Джон содрогнулся от чего-то, слишком похожего на материнский инстинкт. Захотелось немедленно его накормить. Хотя последний выход в ресторан был не слишком удачным…
Ватсон поморщился, вспоминая.
-Так у тебя есть девушка?
- Нет, не моя сфера.
-Тогда парень? Что, кстати, нормально.
-Знаю. Нет.
-Так ты одинок. Как и я.
-Слушай, - сочувственно протянул Шерлок, - мне лестно твое внимание, но я женат на своей работе и…
Это было в разы хуже, чем стоять над мертвым телом не в силах вымолвить ни слова.
Одно предположение, что Шерлок мог притягивать его, пробивало огромную брешь в его самооценке. Он не желал быть инструментом, подопытным, обслугой, подносящей еду и убирающей мусор. Он был так зол на Шерлока, что почти жалел, что не взял деньги его брата. Мог бы прокутить. Да уж. Чертова принципиальность.
Шерлок исчезал без предупреждения посреди очередного запутанного дела. Джон сам не знал, что заставило его тогда включить поиск телефона, когда его сосед сбежал «подышать свежим воздухом». Почему он последовал за сигналом, что подтолкнуло его, может, интуиция военного, но он прибыл в то самое место в то самое время. И вид Шерлока, готового проглотить неизвестно что ради глупых амбиций, - как он, ординарный и неприметный, смог разгадать ловушку и вовремя сделать выстрел?
Он убил, рука даже не дрогнула, посылая пулю сквозь два оконных стекла прямо в чужое тело.
Он был спокоен, когда Шерлок с оранжевым одеялом на плечах подошел к нему.
- Ты избавился от оружия, Джон? – о, конечно, он обо всем догадался.
НО Джон никогда не дергался, когда знал, что делает и ради чего он это делает.
Он должен был сохранить жизнь этого человека.
Возможно, это было признанием его превосходства.
Но Джону не было обидно, ничуть.
Незаметно для них обоих Шерлок перешел от обозначения Ватсона « ЭТО со мной» к «это мой друг». Однажды Джон исправил его, назвавшись коллегой. Взгляд Шерлока был недоуменным и почти обиженным, если бы доктор был уверен, что такое вообще возможно.
Хотя грани возможного казались теперь невероятно размытыми.
Быть другом стало наградой, равной которой Джон не получал и на войне.
Он не считал себя приоритетным объектом привязанности, поэтому, когда его коллега по больнице Сара согласилась на свидание, он не счел нужным испытывать судьбу. Джон Ватсон, король компромиссов.
Но тут вмешался невозможный Шерлок. Он и его определение свиданий. «Два, человека, которые нравятся друг другу, хотят провести время вместе…»
У него чуть не остановилось сердце, как оно ни разу не дернулось при мысли о Саре, он думал только о том, что Шерлок хочет пойти на свидание с ним. И ожидание, и стыд, и ликующая радость, когда Холмс появился в том цирке. Джон был слишком счастлив, чтобы ненавидеть себя. Как будто это что-то доказывало, что-то, кроме увлеченности Шерлока новым делом.
Джон снова и снова оставался на кушетке у Сары, оттягивая неизбежное, сам не зная почему.
А потом он рассердился на Шерлока, тот палил по стенам и хаял его блог. Джон знал, ему просто скучно, но обида перевесила и он ушел. А утром узнал про взрыв.
Теперь он совершенно точно знал, как это, когда сердце остановилось.
Все обиды, причиненные Шерлоком, воображаемые и нет, исчезли в тот момент, когда он увидел продырявленные стены Бейкер-стрит.
И как он готов был кинуться на шею этому задаваке, который пиликал на скрипке, словно ничего не произошло. Если бы не Майкрофт…
А потом Джона поймали.
Двое затащили в кэб, обмотали взрывчаткой, сунули в руку пейджер и отвезли в то место, где он никак не рассчитывал оказаться.
- Не ожидал, - пришлось сказать Джону и это было больнее, чем если бы его взорвали прямо на месте, - увидеть этот полный боли взгляд, эту нерешительность, эту ранимость.
Только не он, решил Джон, вглядываясь в серебряные глаза. Одним злодеем и одним скучным воякой меньше, подумаешь потеря. Мельком подумал о сестре, но решение было уже принято.
И только когда Шерлок не двинулся с места, не воспользовавшись его самоотречением, когда кинулся срывать с него взрывчатку, когда услышал нервное: «То, что ты сделал, было…хорошо.», только тогда Джон позволил себе подумать. Наплевать, что он равнодушен к сексу. Он – единственный человек, КОТОРОГО Я ЛЮБЛЮ. И он будет со мной.
У военных всегда есть план, не так ли?